Если не отрезать ногу, погибнет весь организм
Алексей БОБРИНСКИЙ, заместитель директора ФГУ «Рослесозащита»
– Вы, Алексей Николаевич, сами вызвались выступить в газете. Случай, не скрою, редкий, почти экзотический. Что вас подвигло?
– Очень просто: события прошлого и этого года нуждаются в профессиональном комментировании. Кроме того, мы наблюдаем непонимание сути нашей деятельности не только со стороны общественности, но порой и коллег. А понимания хотелось бы.
Если позволите, начну издалека, но вы скоро поймете, что к событиям последнего времени это имеет самое близкое отношение.
Сегодня во всем цивилизованном мире принципы лесопользования претерпевают изменения. Опыт, основанный на квоте изъятия ресурса – расчетной лесосеке, так или иначе, терпит некоторое идеологическое поражение, поскольку часто не учитывает ни пожары, ни ветровал, ни прочие стихийные бедствия. Европейская и российская школа лесоводства выросла из немецкой классики, так называемого дауэрвальда. В наше время это называется неистощительным лесопользованием, когда объем рубки соразмеряется с приростом древесины. Сейчас популярны идеи устойчивого развития. Применительно к лесу – это вырубка только погибших и нежизнеспособных деревьев.
– То есть рубить надо меньше?
– Не совсем так. Просто примем как аксиому, что рубка живого леса для заготовки товарной древесины неизбежно приводит к тяжелым потерям. Подходящий пример – Англия. Там до промышленной революции лесов было достаточно, даже смутьяну Робин Гуду хватало. Но с появлением товарного производства шерсти овцы на пастбищах оказались ценнее девственного леса: его рубили, а на освобождаемых площадях разводили овец, получали хорошую прибыль и «инвестировали» ее в следующую вырубку, пастбище, большее стадо овец и т.д. К началу XIХ века остров стал почти лысым. Нечто похожее произошло в античные времена в Греции, где лес в буквальном смысле слова съели козы. Древние греки, наверное, больше ценили козий сыр, чем деревья.
В современном обществе есть тенденция: ценность леса как такового, то есть места отдыха и предмета любования, очевидно (пожелание корректору: «очевидно» – здесь не вводное слово, а наречие, запятую ставить после него не надо) замещает отношение к лесу как источнику древесины. Более того, сохранение биологического разнообразия стало одним из неотъемлемых признаков устойчивого развития.
Сегодня там, где леса мало, а это, прежде всего, европейские страны, развивается такое понятие, как пользование по состоянию. В России эта идея реализуется по факту – в результате санитарных рубок, которые, с одной стороны, необходимость, с другой – повод для бурных протестов. В последние десятилетия мы близки к равенству площадей квотируемого изъятия лесных ресурсов и их «омертвения» по естественным причинам. По моему мнению, в этом и есть объективная причина роста актуальности санитарных рубок. А также внимания общества к ним.
– Человек с пилой всегда подозрителен.
– Об этом недоверии я и говорю. Но вот представьте: человек лежит с гангренозной ногой на операционном столе, но все-таки сомневается: может, не надо? А хирург не сомневается. Он знает, что если не отпилить ногу, погибнет весь организм.
– Хотите сказать, что действия того, кто валит больное дерево, похожи на действия хирурга, который вынужден предпринять радикальные меры?
– Именно. В середине нулевых лет беспрецедентная по масштабам катастрофа случилась на водоразделе Северной Двины и Пинеги – жуки сожрали ельники, ослабленные засухой и относительно высокими температурами. Правда, это было также связано с нарушением весеннего водного баланса в результате бессистемных рубок в регионе в середине ХХ века. А провокацией послужила ожеледь, в результате которой сломалось много ветвей. Убрать это вовремя не успели, да и не могли физически, жук размножился, ситуация стала развиваться по принципу домино. В результате миллиона гектаров живого леса не стало. Вот итог того, что гангренозную конечность вовремя не отрезали. Хотя в той ситуации воспрепятствовать этой «гангрене» было невозможно – слишком «запущенная» болезнь. Конечно, такие ситуации редки, чаще мы видим последствия пожаров, как в прошлом году.
– Вот об этом теперь и поговорим. Расскажите, как запредельная температура и засуха повлияли на состояние лесов.
– Самые тяжелые последствия в центре «пятна жары», прежде всего, в Московской и сопредельных областях. Температуры воздуха в течение длительного времени в 35-40 градусов (на почве и того больше!) фактически были сублетальными для ели. А еще и отсутствие воды! Из-за этого в последней декаде июля у ели фактически прекратился фотосинтез. Ну, это как будто мы с вами дышали, но едва-едва.
– То есть елка находилась в состоянии клинической смерти?
– В общем, да. С начала осени и до выпадения снега она была абсолютно беззащитна. При этом атаки вредителей, прежде всего типографа, развивались гораздо более успешно, чем обычно. Популяция типографа вместо полутора поколений в год дала два полноценных поколения плюс несколько сестринских генераций, которые сильно увеличили не только численность вредителя, но и его активность. Выборочное обследование в Московской области в ноябре 2010 показало: каждое десятое дерево старше 60 лет в той или иной степени заселено или атаковано короедами.
– Но весна была долгой и прохладной. Это дает елке некоторые шансы на выживание?
– Некоторые дает. Воды в почве мало! Снег лег на мерзлую землю, и талая вода быстро скатилась в реки, а к корням не попала. Без воды нет фотосинтеза. Ель сейчас не только не в силах выделять смолу в нужном количестве – сам состав этой смолы не обладает достаточными свойствами для защиты от атак короеда.
Кроме засухи и аномальных температур, по периферии «пятна жары» случились беспрецедентные по площади ветровалы. Костромская, Вологодская, Ленинградская, Новгородская, Нижегородская, Ивановская области. Больше всего досталось Вологодской и Ярославской.
– Да уж. Я видела, как между Рыбинском и Ярославлем в три минуты не стало великолепного ельника. Огромная территория знаменитой спортивной базы «Демино», где в марте Рослесхоз проводил лыжные соревнования студентов лесхозов-техникумов, стала просто лысой! Там, правда, нашли применение этим дровам – сложили из них пирамиду высотой 22 метра. Метят теперь в книгу рекордов. Так что в этих лесах теперь?
– Сейчас наблюдается активный лет типографа в подмосковных и сопредельных лесах, причем столичная область наименее устойчива, так как весь ХХ век на ее территории действовали существенные ограничения рубок хвойных лесов. И сегодня их структура отличается большой долей спелых и перестойных лесов, выражаясь языком «зеленых» – старовозрастных. Такие не могут неопределенно долго находиться в устойчивом состоянии. На них в связи с последними климатическими потрясениями обязательно размножится жук.
– Какие перспективы в связи с этим ожидают Московскую область?
– Неприятно, конечно, когда лысеют значительные пространства, но к этому надо относиться как к явлению природы и адаптироваться к процессу. Важно, чтобы общественность понимала: то, что произошло, не зависит впрямую ни от предыдущего, ни тем более от нынешнего поколения лесоводов. Не рубить вокруг мегаполиса – таково было политическое решение, хотя, как теперь становится понятным, лесное планирование, по-видимому, оказалось неправильным. Лесопользование ограничили из самых лучших побуждений – чтобы сохранить природную среду для того огромного количества людей, которые в начале прошлого века стеклись в Москву и ее ближайшие пригороды.
– То есть перестали рубить, чтобы было чем дышать?
– Ну, не только дышать, ведь популярный в советское время поэт Некрасов почти 150 лет назад написал «…плакала Саша, как лес вырубали…». Просто подмосковный лес был, прежде всего, местом отдыха трудящихся, а не лесосырьевой базой. Ограничения рубок существовали и во времена империи, а в ХХ веке лесистость и средний возраст древостоев в Московской области существенно увеличились. При этом не учитывалось, что старый лес менее устойчив к любого рода нагрузкам. Кстати, старый лес и кислорода меньше продуцирует, чем молодой.
– Что сегодня из этого следует?
– Что нужно менять подходы к лесному планированию вокруг больших городов. В защитных лесах нужно целенаправленно регулировать их структуру, добиваясь максимальной ее устойчивости в условиях урбанизации. Надо не просто «омолаживать» лес. На месте распадающихся одновозрастных ельников необходимо формировать смешанные насаждения с максимальным сохранением естественного подроста, прежде всего дуба, который повсеместно «сидит» в окнах основного елового полога. Несомненно, что среди погибающих старых елей останутся устойчивые деревья этой породы, которые необходимо сохранить. И нет ничего плохого в том, что на месте «чистых» ельников появятся смешанные леса с участием березы и осины.
– Вы говорите, что граждане и даже лесоводы часто относятся без понимания к такого рода идеям и, соответственно, действиям. Почему?
– Потому что, с одной стороны, для обывателя человек с пилой и топором представляет собой очевидное зло! Городской житель часто не задумывается, что имеет дело не с лесорубом, а с хирургом, который пытается удалить больной орган, чтобы сохранить организм в целом.
Со стороны же профессионального сообщества непонимание часто проистекает вот от чего. Лесники – люди крайне консервативные, потому что предмет приложения их ума, труда и знаний живет дольше, чем они сами. Никогда лесовод не видит вполне плодов своего труда. Профессиональное лесное сообщество часто пребывает в убеждении, что со времен классиков ничего на белом свете не поменялось. А если не поменялось, то зачем практиковать санитарные рубки в таких объемах вместо привычного «главного пользования»? Вот есть расчетная лесосека, и, исходя из нее, надо строить свои отношения с лесом. Впрочем, классики, конечно, были не столь однозначны в своих воззрениях.
– Это вы в огород коллег камешек забрасываете.
– Ни в коем случае! Просто надо понимать, что жизнь богаче теории и часто опровергает многие наши привычные представления о том, что и как должно быть. Например, Российский центр защиты леса появился в 1998 году по объективным причинам, вопреки мнению многих авторитетных лесоводов. Это произошло, когда общественный и профессиональный интерес к проблемам состояния леса, его защите, санитарным рубкам с начала 80-х годов возрастал. Теперь вполне очевидно, что этот институт необходим как инструмент общественного, государственного регулирования лесных отношений, тонкой их настройки в быстро меняющейся экологической и социальной обстановке.
Позволите снова прибегнуть к медицинским аналогиям? Мы понимаем, что современная хирургия бессильна без развитой и надежной диагностики. Так и в нашем случае: точный диагноз и надежный прогноз здоровья леса – это и есть наше ремесло.
– Народ на санитарные рубки смотрит косо.
– Понятно, что это нуждается в выраженном и твердом регулировании. Если просто начинаем запрещать, то имеем картину, подобную той, что сейчас под Москвой – погибший лес и невозможность его убрать, потому что это запрещено. С другой стороны, безоглядное разрешение рубить все что угодно и кому угодно тоже неверно, поскольку очень редко можно по срубленному пеньку доказать, что дерево было мертвым, не говорю уже о жизнеспособном. Словом, эта сфера требует регулирования через профессиональное знание, ответственных специалистов и законодательные нормативы.
– Но нормативов пока нет, а мертвый лес есть. Ясно, что если вовремя удается убрать заселенное вредителями дерево, это спасает остальные. Правда, люди не понимают, зачем топор, если елка возле их дачи стоит зеленая. А что без коры… ну и ладно!
– Нормативы есть, хотя и далекие от совершенства. Сейчас близка к завершению обновленная редакция Правил санитарной безопасности, которые учитывают актуальный опыт последних лет и основаны на успешных подходах прошлого. А насчет зеленой елки без коры… Зеленой она недолго будет. Хвоя на таком дереве пожелтеет не позднее июня, а съеденное короедом во второй половине лета пожелтеет осенью. Лес все равно придется вырубать, и делать это надо, не дожидаясь, пока все усохнет. Почему не надо этого момента дожидаться? Это как удаление раковой опухоли, когда иссечение происходит в пределах здоровых тканей. Останется пораженная клетка – рецидив неминуем.
К слову, окажись этот апрель сухим и жарким, мы вообще рисковали бы потерять елку как лесообразующую породу. Ясно, что со временем она восстановится. Весь вопрос в том когда. Если мы хотим, чтобы вокруг рос хвойный лес, а не образовывались пустоши, заросшие каким-то мусором…
– Серой ольхой?
– В том числе. Так вот, если желаем, чтобы встал хороший лес, то лесоводам надо действовать, а прочим гражданам – воспринимать их как хирургов, которые спасают жизнь.
